Четвёртая высота[2022] - Елена Яковлевна Ильина

И когда берег совсем исчез в тумане, Гуля с какой-то неожиданной для себя самой решимостью достала из открытого конверта листок.

«Надо знать, что она пишет обо мне, — подумала Гуля. — Должно быть, здо́рово ругает».

Но какой-то внутренний голос как будто остановил её: «А разве можно читать чужие письма?»

Гуля сунула листок в конверт.

«Да, но ведь конверт не запечатан, — мысленно возразила она себе самой. — Наверное, Ольга Павловна это сделала нарочно, чтобы я прочла письмо».

И, вынув листок снова, она стала читать ровные, очень разборчивые строчки.

Это было совсем не такое письмо, какого она ожидала.

«Ваша дочь — даровитая и хорошая девочка, — писала Ольга Павловна. — Все у нас её очень полюбили — и воспитатели и дети. Но доктора находят (Вы, наверное, это уже сами знаете), что частые простуды несколько отразились на её сердце. Ей нужен строгий режим, что трудно осуществить при живости её характера. Я бы советовала Вам…» Дальше на двух страницах следовали длинной вереницей всякого рода советы, наставления, предостережения. И ни одной жалобы на дерзость и непокорность!

К письму была приложена бумажка с печатью:

«Характеристика находившейся на излечении от 20 июня по 20 августа ученицы киевской школы Гули Королёвой.

Режим выполняла, вела себя отлично. Саннавыки привиты, опрятна. Очень любит коллектив и пользуется любовью товарищей».

Гуля, озадаченная, села на влажную от морской пены скамью.

«Ничего-то я не вижу вокруг, ничего не понимаю! — говорила она себе, глядя в ту сторону, где скрылась маленькая пристань. — Вот если бы сейчас вернуться на тот берег, я бы знала, что сказать Ольге Павловне…»

Но катер отходил от того берега всё дальше и дальше.

В поезде Гуля написала карандашом такое письмецо:

«Милая, дорогая Ольга Павловна! Спасибо Вам за все ваши заботы, и, пожалуйста, простите меня за то, что я была такой недисциплинированной девчонкой. Вы ещё, наверное, не знаете всех моих преступлений. Если Вам покажут сшитую из двух кусков простыню, то знайте: это моя работа. Я и разорвала, я и сшила. Но я даю Вам слово, что больше со мной этого не случится. Я всегда буду вспоминать, как Вы умеете держать себя в руках.

Ещё раз прошу Вас простить меня. Большой, большой привет всем!

Гуля»

Чем ближе подъезжала Гуля к дому, тем тревожнее было у неё на душе. Ещё в вагоне ей пришла в голову мысль, что мама из-за неё отказалась от отпуска и что надо во что бы то ни стало вернуть ей растраченные деньги.

Поэтому она в первый же день по приезде снесла часовщику свои часики и попросила их продать.

— Такие часики продать нетрудно, — сказал часовщик. — Хорошие часики!

Гуля вздохнула и вышла на улицу.

За вечерним чаем мама спросила, что за «экстренные» расходы были у неё в санатории.

— Да всякие, — сказала Гуля. — Одним словом, личные.

Мама удивлённо пожала плечами и стала расспрашивать Гулю о санатории, о тамошних порядках.

— Вот в это время мы уже собирались спать, — сказала Гуля и, по старой привычке, посмотрела на руку.

— А где же твои часы, Гуля? — спросила мама. — Почему ты их не носишь?

— Замочек на браслете испортился.

— Покажи-ка. Может быть, сами поправим.

— Да нет! Часы тоже испортились, и я отдала их часовщику.

— Когда же они будут готовы?

Гуля нерешительно тряхнула головой.

— Мама, я отдала их не чинить, а продать.

— Этого ещё не хватало! Зачем?

— Чтобы отдать тебе то, что я растратила в санатории. Ведь это, по совести говоря, были не «экстренные» расходы, а просто дурацкие — на мороженое, на конфеты, на поясок, на всякую ерунду. Только тех денег не жалко, что я на испанских ребят потратила. А все остальные можно было и не тратить. Пускай теперь продадут часы. Я сама за себя отвечаю.

Мама ничего не ответила, только искоса посмотрела на Гулю.

— Ты так считаешь? — спросила она наконец негромко и даже как-то грустно. — Нет, Гуля! Ты слишком легко сбиваешься с дороги и слишком легко раскаиваешься. Этак не будет толку!

— Ты думаешь, мне легко было расстаться с моими часиками? — сказала Гуля. — Я люблю их так, как будто они живые… Но я хочу отдать тебе деньги.

— Дело вовсе не в деньгах. Завтра же с самого утра ступай к часовщику и возьми назад свои часы. Я не позволяю их продавать, а с деньгами как-нибудь обойдёмся. Я нынче получила отпускные, а поехать куда-нибудь мне всё равно не удастся: работы много.

Гуле неловко было сознаться себе самой, но она была рада тому, что трудный разговор, которого она так боялась, наконец позади.

И как хорошо, что часики опять вернутся к ней и снова будут легонько и нежно постукивать у неё на руке. Только бы часовщик не продал их за сегодняшний вечер! Ведь он сам говорил, что такие продать легко — всякий купит. Ну да авось не продаст — не успеет.

Гуля наклонилась к матери и сказала ей на ухо:

— Вот ты увидишь, какая теперь пойдёт у меня жизнь. Ты даже удивишься, мамочка!

Право на радость

Но удивляться маме не пришлось.

Жизнь пошла так, как она чаще всего шла у Гули до сих пор — то вверх, то вниз, то победа, то поражение.

Вчера её перед всем классом хвалили за сочинение, даже читали его вслух, а сегодня «плохо» по физике, и Гулю отчитывают опять-таки перед всем классом.

— Способная ученица, а никакой системы, никакой дисциплины.

Ах, если бы знали они все, как мечтает Гуля выработать в себе именно эти свойства характера — систематичность, дисциплинированность! Только где их взять, если к ним с детства нет привычки?

Это ведь не то что научиться делать самые трудные фигуры на коньках или взять рекорд в беге на короткую дистанцию. И потом — на свете слишком много интересного!

Вот уже Гуля исправила отметку по физике — два «отлично» после одного «плохо», штурмом взяла геометрию и вызубрила всю хронологию по русской истории.

И вдруг — новая радость, от которой трещат по швам кое-как налаженные «система и дисциплина».

Гуля возвращалась с катка румяная, весёлая, с коньками под мышкой. Она с удовольствием думала о том, что ей осталось всего только раскрасить уже нарисованную географическую карту. А это очень приятное занятие! Гуля любила рисовать, и карты у неё выходили лучше, чем у всех